Родился 1 апреля 1942 г. в г. Куйбышев (бывший Каинск) Новосибирской области. Отец Василий Арсеньевич Бакланов работал преподавателем сельскохозяйственного техникума, мать Мария Ивановна занималась домом и детьми. В семье было семь детей.В 1959 г. после окончания средней школы поступил на механико-математический факультет Томского государственного университета (тогда им В.В.Куйбышева). Первые два года обучения был студентом группы № 491, с третьего курса – группы математиков-исследователей. В 1964 г. досрочно окончил ММФ ТГУ с дипломом по специальности «математик-исследователь», полгода успешно работал в должности ассистента и был принят в аспирантуру по кафедре теории функций, руководитель профессор Георгий Дмитриевич Суворов.
Михаил Бакланов рано проявил склонность к научным исследованиям. За годы учёбы в университете подготовил к опубликованию две научные статьи по проблематике теории функций, работал ещё над двумя статьями. Участвовал в общественной жизни факультета, университета — имеется похвальный лист за активную работу на рабфаке ТГУ, занимался спортом. В последние годы учёбы увлекался туризмом, активно участвовал в работе Комплексной самодеятельной экспедиции (КСЭ) по проблеме Тунгусского метеорита. Летом 1964 г. принял участие в полевых работах на Подкаменной Тунгуске, занимался изучением вывала леса от взрыва метеорита и анализом влияния катастрофы в тайге на последующее мутационное развитие животных и биоценозов. Материалы этих исследований были обобщены и обработаны Михаилом Баклановым средствами математической статистики, обсчитаны с применением вычислительной техники и изданы (см. [4] в списке научных публикаций М.В.Бакланова) в виде первого в истории исследований по проблеме Тунгусского метеорита каталога азимутов вывала леса.
Михаил готовился к новым экспедициям и новым исследованиям по программе «Тунгусский метеорит». Но его планам не суждено было осуществиться. 17 мая 1965 г. в результате несчастного случая он получил тяжелейшие травмы, не совместимые с жизнью. 18 мая его сердце остановилось.
Из некролога в университетской газете «За Советскую науку»: …Трагическая случайность унесла от нас друга, товарища, способного молодого ученого, замечательного человека, трудолюбивого, делового, скромного и всегда спокойного, беспредельно любившего родную природу, людей, жизнь.…
М.В. Бакланов был талантливым молодым математиком, …замечательным примером для нашей студенческой и научной молодёжи. Как математик, Бакланов сочетал в себе любовь и к самым абстрактным проблемам, и к конкретным обширным и трудоёмким вычислениям. Летом 1964 г. он принял участие в Комплексной самодеятельной экспедиции на Подкаменную Тунгуску и выполнил важную трудоёмкую исследовательскую работу. Он готовился к новой экспедиции и к новым исследованиям.
Друзьям Михаила и товарищам по работе трудно представить себе свою работу без его прямого участия. Его любили и уважали за честность, прекрасный характер и ясный ум. Последние слова Михаила были о друзьях и родных.
Мы навсегда сохраним о Бакланове самую светлую память, память о настоящем человеке.
Из письма родных Миши Бакланова (от 20.08.2009): …Миша был четвёртым ребенком. Он рос очень любознательным, рано научился читать. У него много было друзей, увлечений. Увлекался коллекционированием марок, фотографией, занимался спортом (плаванием), играл в шахматы, шашки. В старших классах был радиолюбителем. В семье Мишу все любили. Он всегда помогал младшим в учебе и в жизни…
…Миша всегда был спокойным, доброжелательным, добрым человеком, любил жизнь, немного писал стихи…
Вспоминает В.В.Соболев: Стихи Миши были замечательные. Не графоманские, не любительского уровня, а вполне художественно зрелые и глубокие, хотя и писались только для «домашнего» употребления, для друзей и близких. Как жаль, что мы не сохранили их…
…Талантище-парнишка –
Он первым был во всём…
Он и ушёл от нас первым …
…Как в Землю зарывали,
Как горе заглушали –
Не помню я о том…
Помню лишь, как подавляя в горле спазм рыданий, произносил у его гроба прощальные слова… Самое трудное в жизни поручение, выпавшее на мою долю…
Вспоминает Э.Н. Кривякова: Появившись на дневном отделении мехмата в марте 1964 года, я почти сразу услышала от своих сокурсниц имена легендарных пятикурсников – удивительно талантливых парней. Мы с пятым курсом нигде не пересекались, поэтому познакомиться до окончания университета мне посчастливилось лишь с одним из них, c Мишей Баклановым. К сожалению, знакомство длилось недолго. Но и первая, и последняя встреча ярко помнятся и сейчас.
30 апреля. Не веря себе от счастья, иду на майский сбор КСЭ. По полураскисшей дороге добираемся от станции Петухово до места сбора. Уже в сумерках построение, перекличка. Потом, в полной темноте, рабочий костёр, деловая часть, праздничный «стол» на не оттаявшей траве. После полуночи – праздничный костёр до небес, космодранские (До полета в космос Ю.А. Гагарина исследователи Тунгусского метеорита называли себя космонавтами. А после его полета стали шутливо именоваться космодранцами.) и туристские песни у костра. Почти под утро все разбрелись по палаткам и сразу же уснули.
Проснулась я оттого, что в палатке стало жутко холодно и как-то странно свободно. Показалось, что палатка пуста, но неожиданно с её противоположного края раздался мужской голос:
– Доброе утро. Холодно?
– Ещё как – клацая зубами, ответила я.
– Ты откуда? А на сборе впервые? – засыпал меня вопросами паренёк.
Узнав, что я новичок, что учусь на мехмате и специализируюсь у Фаста, парень обрадовался и сообщил, что он тоже с мехмата и что он пятикурсник. Поговорив пару минут о мехмате, предложил:
– Давай вылезем. Холодно и есть хочется. Чувствуешь, уже дымком пахнет от костра.
Выбравшись из палатки и подойдя к костру, обнаружили двух-трёх жующих космодранцев и пустые вёдра.
Я расстроилась, есть хотелось очень, а парень весело рассмеялся:
– Зато выспались с удобствами, никто утром не толкал под бок и не выдавливал из палатки. А до обеда не вымрем.
Весь день мы, время от времени сталкиваясь в лагере, улыбались друг другу, но так и не познакомились.
Когда Вильгельм Генрихович Фаст позднее, уже в городе, поинтересовался моими впечатлениями о сборе, я рассказала и об этом эпизоде. Расспросив, как выглядел парень с мехмата, он воскликнул:
– Так это же был Миша Бакланов! Ты его ещё узнаешь!
И я узнала. Правда, в мае на «пятницах» бывала реже, и Мишу там не встречала. «Пятницы» — еженедель-ные собрания КСЭшников. В то время они проходили в комнате 1-16 на Ленина 49, выделенной университетом (об этом и в песне: «…и каждую пятницу, лишь солнце закатится, в 16-й чешутся снова»). В конце следующего (осеннего) семестра Фаст организовал семинар по теории вероятностей и математической статистике. Вот тут-то я и познакомилась с Мишей, который стал постоянным участником семинара, хотя был уже аспирантом Суворова, и его научная работа к теме семинара никакого отношения не имела. Атмосфера на заседаниях семинара была замечательная: никто не кичился своими знаниями, трое старших (Вильгельм, Миша и Юра Устинов) всегда помогали младшим (нас было четверо) осилить трудные вопросы и искренне радовались, если кому-то из нас удавалось раньше других разобраться в чём-то непонятном.
На семинарах Миша с увлечением обсуждал достоинства и недостатки предлагаемых методов обработки данных и возможности их применения к материалам, полученным в полевых сезонах КСЭ. Меня, только начавшую вникать в математику, поражала и восхищала широта и глубина знаний Миши, его способность легко проникать в суть сложных и непонятных вещей, очень далёких от его аспирантских исследований.
Наступила весна. Очередное заседание семинара пришлось на 17 мая, день рождения Вильгельма. Когда все собрались и начали работать, кто-то сказал: «Ребята, посмотрите, какая чудесная погода! Может быть, отменим семинар?» Поколебавшись немного, предложение приняли и, весело переговариваясь, всем семинаром прошлись по роще и направились на Никитина, 4. По пути кто-то сворачивал, и до общежития мы дошли вчетвером: Вильгельм, Миша, Юра и я.
Ребята вошли внутрь, а я поехала к подруге на Опытное поле. Утром, не заходя домой в общежитие, пошла сдавать досрочно экзамен. Тогда-то экзаменатор Михаил Дмитриевич Михайлов и сказал мне о том, что случилось вчера вечером …
На следующий день мы с Валерой Юдаковым поехали в лес и привезли Мише огромную охапку огоньков. Но Миша увидеть их уже не смог…
Прошло сорок пять лет. Но и сейчас я думаю о Мише как о живом, вижу его перед собой: улыбчивого, доброжелательного паренька в очках на резинке, с ёжиком волос на круглой голове. В стареньком спортивном костюме – таким, каким увидела его на том майском сборе…
В то время составление каталогов (с точным указанием азимутов вываленных при взрыве деревьев) требовало огромных усилий и временных затрат, и каждый «вывалист» и сегодня с благодарностью вспоминает Мишу, сделавшего нам бесценный подарок – первый каталог вывала леса. Но его публикация появилась лишь через два года, которые мы прожили уже без Миши.
…Меня до сих пор мучает вопрос: что было бы, если бы мы не отменили тот, последний для Миши, семинар? Но ответить на него я, наверное, так и не смогу до конца жизни…
Вспоминает Алёна Бояркина: Летом 1964 г. из Томска выехал отряд в район падения Тунгусского метеорита для продолжения работ по поиску следов этого загадочного космического явления. Наряду с другими работами, предстояло продолжить картирование вывала леса – нанесение на схему поваленных взрывом деревьев, которые теперь, исполосовав тайгу, обречённо зарастали мхом, разбросав свои, похожие на огромных причудливых пауков, вывороченные корневища. Руководил этими работами уже не первый год небезызвестный Вильгельм Генрихович Фаст. Но в том году его поездка на Тунгуску как-то не сложилась, и руководить этими работами он поручил мне. И при этом приставил ко мне своего любимого ученика, выпускника мехмата Мишу Бакланова, серьёзного молодого человека в круглых очках и торчащим ёжиком на светлых волосах. О нём, о Мише, и пойдёт речь.
Работали мы двумя двойками. Одной, в паре с Яном Брильянсом, руководила я, другой – Миша на пару с Михаилом Лешихиным. Двойки разбегались в разные стороны: мы с Яном на восток, два Миши на запад, отрабатывая каждая свою часть территории. Выходили в нужное место, ограничивали затёсами на деревьях квадратную площадку размером в один гектар и священнодействовали. Один из напарников удобно устраивался на брёвнышке со специальным бланком на коленях для записи азимутов лежащих деревьев. Другой тщательно, ствол за стволом, замерял азимуты, и, нарушая тишину окружающей тайги, громким выкриком сообщал напарнику. В день обычно успевали сделать две-три площадки. А потом устраивали стоянку с обязательными походными атрибутами: костром, палаткой и пропахшей дымком кашей.
В череде трудовых буден мне запомнился такой случай. Однажды, в день отдыха, мы отправились на гору Фаррингтон. Миша, орудуя топором, что-то выстругивал. И вдруг нечаянно остриём топора задел мою ногу в районе колена. Ранка была внушительная, хлынула кровь. Оказавшиеся вместе с нами медики-фармацевты привязали к ноге какую-то травку. Миша очень переживал. Жалостливо на меня посматривал и даже предлагал организовать носилки. Нога моя быстро зажила, как и всегда в тайге. А вспомнила я об этом потому, что на моём колене навечно остался – на память о Мише – шрам. В середине августа начальник экспедиции Геннадий Фёдорович Плеханов мобилизовал нас на другую работу. Нужно было закончить программу по мутантам. Наш отряд состоял из четырёх человек: сам Плеханов, Людмила Плеханова, я и Миша Бакланов. Путь наш лежал на запад. Мы расположились лагерем на берегу небольшого таёжного озера, в котором вечерами живописно отражалось заходящее солнце. Рабочие моменты мне запомнились не очень. На весь день уходили в маршруты – мужчины подальше, мы с Людмилой поближе. Но вечера с потрескивающим костром и долгими беседами остались в памяти. Тем более что один из них пришёлся на мой день рождения. И подарки были необычные – каждый, порывшись в своём рюкзаке, что-то подарил мне на память. Миша расстался со своим перочинным ножиком, который потом верой и правдой служил мне долгие годы и сейчас хранится как память о Мише. А все вместе «подарили» мне озеро. И это тоже незабываемый дар.
В Ванавару возвращались по тропе Кулика в том же составе. Тропа эта длиною в 90 км, то по косогорам, то по болотам, была суровым испытанием, особенно для новичков. Обычно её проходили за два-три дня. Геннадий Плеханов размеренным шагом шёл первым. За ним поспешала Людмила, потом я и замыкал наш небольшой отряд Миша. Он шёл спокойно и выглядел бывалым таёжником, хоть и очень молодым.
Стояли жаркие дни. Пот, гнус. А по сторонам – кусты перезрелой голубики. Я не могла удержаться и то и дело, наклоняясь, ломала веточку, всю синюю от ягод, и на ходу поедала их. Мишу это слегка раздражало. Он пытался меня урезонить. Но я почему-то ответила:
– А вдруг, это последний раз. И больше такого не случится.
На что Миша ответил:
– Ну что ты! Мы ещё не раз вернёмся в эту тайгу, и ягода будет ещё лучше.
Не вернулся… Да и я не помню больше такого изобилия голубики, хоть и возвращалась в тайгу не один раз.
Мы шли, каждый час останавливаясь на короткий отдых. Сбрасывали рюкзаки и плюхались на землю, порой в полном изнеможении. Миша подсаживался ко мне, доставал из кармана свой бывалый рваный носок и вместо платка вытирал им пот, что каждый раз меня очень смешило.
Слева–направо: Владимир Сироткин, Геннадий Плеханов, Людмила Плеханова, Владимир Шнитке, Алена Бояркина, Михаил Бакланов, участница экспедиции
Последняя наша встреча состоялась в ноябре того же года, когда мы съехались в Томск на Общий сбор участников экспедиции (я тогда жила в Новосибирске). Миша предстал в тёмно-синем костюме при галстуке, и в этом интеллигентном молодом человеке с трудом узнавался бывалый таёжник в растоптанных кирзовых сапогах. Он подсел ко мне, лукаво улыбнувшись, достал из кармана памятный мне носок, который не поленился сохранить до этой встречи, и демонстративно стал вытирать им лицо, чем, как бывало, опять меня очень рассмешил.
Я была в далёкой командировке, когда до меня дошла печальная весть о гибели Миши. Минуло столько лет, и через мою жизнь прошло так много людей. Но Миша не потерялся в их толпе, а как живой стоит у меня перед глазами.
Снова вспоминает В.В.Соболев:
«…Нет ничего в смерти хуже, как то, что когда человек умер, нельзя уж поправить того,
что сделал дурного или не сделал хорошего в отношении его.
Говорят, живи так, чтобы быть готовым всегда умереть.
Я бы сказал: живи так, чтобы всякий мог умереть и ты бы не раскаялся».
(Л.Н. Толстой)
Миша Бакланов…
– Чем отзывается на твоё имя моё сердце сегодня, через 45 лет после твоего ухода?
Трудно выразить словами. – Светлая грусть. Тихая любовь. Неутешная боль. Чувство вины за то, что не уберегли. Безответные вопросы: почему это случилось? Как? Зачем? …
Есть такая теория, даже не теория, а подлинное знание мудрецов, что человек будто бы сам избирает свою будущую судьбу ещё до своего появления на этот свет. Точнее, не человек, а его бессмертная душа. Судьбу не во всех её подробностях, извивах и перипетиях, а в главных её уроках и задачах на очередное материальное, человеческое воплощение.
Как относиться к такой «теории», к такому «знанию»?
Хочешь – верь, хочешь – не верь. В любом случае – веришь ли ты или не веришь – разум отказывается понять, принять и согласиться с тем, что происходит на наших глазах постоянно и повсеместно. Как объяснить раннюю смерть безвинного младенца, прекрасной девушки, не дожившей до заветного венца, светлого отрока, подававшего большие надежды и всеми любимого? Кому нужно и зачем всё это? Да ещё и по собственному выбору?
В первом случае – «веришь» – следует признать, что в каждой жизни, даже очень короткой, в каждой смерти, пусть и самой, казалось бы нелепой, есть какой-то огромный, но неведомый нам смысл и разумное объяснение. Естественно, разумное – с точки зрения «высшего» разума, т.е. по замыслу Творца.. Или, если тебе не нравится идея Творца как носителя высшего разума, то – высшего Закона (хотя, законы ведь всё равно кто-то устанавливает) или твоего высшего и бессмертного Я. С таким сознанием жить нелегко. Вечно мучают вопросы: зачем и почему? Трудно, зато – с надеждой. И верой: ты Работник у Хозяина (вариант: своего высшего Я), и должен честно отработать свой урок, пусть и не понимая высокий промысел и замысел Хозяина. Верь, что так надо. Сначала выполни, тогда и поймёшь…
Во втором случае – «не веришь» – всё объясняется случайной игрой неведомых нам сил и роковым, с бесконечно малой вероятностью, случайным и безжалостным стечением обстоятельств, которым нет дела до субъекта их приложения.
– Как объяснить, почему случилось то-то и то-то?
– А случайно …
В этом варианте жить проще, хотя и страшнее…
Посмотрим, как реагируем все мы – простые, не замутнённые излишним мудрствованием люди – на подобные трагедии: младенец, дева, отрок. Да примерно одинаково, независимо от выбора «веришь – не веришь». Плачут, скорбят, горюют, мучаются угрызениями совести, казнят себя. Тут же, вольно или невольно, оправдывают себя за вольную или невольную причастность к роковому исходу драмы. Но есть и различия. Одни перестрадали, смирились и – изменились. Стали добрее, мягче, терпимее, стало больше любви… Другие перестрадали, смирились и – не изменились. Зачем меняться, если от тебя ничего не зависит: «пуля – дура», «судьба – индейка», случай – глуп.
Не знаю, как тебе, мой друг, а мне определённо нравится «веришь». Тогда я могу понять и по достоинству оценить выбор бессмертной Души будущего светлого юноши уйти именно тогда и так, как он ушёл. Чтобы его мать и отец, его многочисленные братья и сёстры (он был четвёртым из семи детей в семье), его родные и близкие и его друзья через страдания стали лучше. Пусть хотя бы на немного лучше! Добрее друг к другу. Мягче с близкими и друзьями. Терпимее к чужим недостаткам. Мудрее в осмыслении смысла бытия. Стали бы больше любить этот мир, это Солнце, каждую травинку, каждую Душу, каждую жизнь и каждое её проявление на этой дарованной нам общей прекрасной Земле-матушке. От этой любви и Земле – лучше, а значит, лучше и всему на ней живущему. Так говорят мудрецы… Может быть, в этом и состоит высокий промысел?
Так всмотримся же ещё раз внимательно в эту душу. Всмотримся через скупые строки биографии его короткой (слишком короткой!) жизни. Через воспоминания его близких и друзей. Через незатейливые снимки, сделанные простенькими фотоаппаратами (какие ещё могли быть в те времена, до 1965 года, в руках таких же, как и он сам, не избалованных достатком друзей?). Через незатухающую боль нашего сердца. Через светлое чувство любви к этому нашему общему любимцу… Всмотримся, чтобы стать хоть немножко лучше…
Не хлебом единым 
Из письма родных Миши Бакланова: …Миши не стало. Ему было всего 23 года. Очень жаль, что так случилось и его нет сейчас с нами.
Спасибо вам за память о Мише. Желаем вам всем здоровья. Благополучия, успехов во всех делах.
Дорогие Мария Ивановна и Василий Арсеньевич! Это вам и всему роду Баклановых мы должны низко поклониться и благодарить за то, что подарили миру и вырастили такого сына. За радость и счастье общения с ним, за тот свет и след в наших душах и наших сердцах, что оставил ваш Миша. Ваш и наш Миша. Будьте здоровы, благополучны и покойны душой. Вам есть чем гордиться…
С Мишей нам всегда было легко и просто, интересно и весело. Он был прост, как сама правда. И в этой простоте все мы чувствовали огромную глубину и мудрость. Как много он мог бы ещё принести в этом мир! Но и то, что успел принести — огромно. Простите, если сможете, за то, что не сберегли этот ваш сокровенный дар…
Память о Мише и любовь к нему мы несём по жизни, как бесценное сокровище. И никогда не растеряем его в буднях дней. Ибо со временем оно становится для нас всё ценнее.